На удачу – девушки, а не лежащей на снегу женщины, для которой каждая минута промедления падала на весы жизни и смерти – четырехглазая карета «Скорой помощи», застревая в московских сугробах, только-только подъехала к месту происшествия. И, возвращаясь в Крапивенский переулок, девушка успела увидеть, как несчастную укладывали на носилки и помещали в карету. Кокетливая, но не подходящая к сегодняшнему морозу шляпка незнакомки теперь съехала набок, выпавшие из ее плена белокурые локоны рассыпались на поблескивающем в тусклом фонарном свете беличьем меху шубки. Заметив этот каскад белых волос, девушка вздрогнула, как несколькими минутами раньше вздрогнул поспешно исчезнувший мужчина в котелке…
Закрывший дверцу кареты рябой милиционер с удивлением обнаружил приближающуюся свидетельницу. Но никаких умозаключений по методике, которую на недавней лекции новому составу московской милиции объяснял сам главный спец сыскного дела Потапов, сделать не успел.
– Удостоверение! – пробормотала запыхавшаяся от бега по глубокому снегу свидетельница.
Снег забился в ее низкие ботинки и теперь, подтаяв, предательски мочил и холодил и без того оледеневшие ноги. Выбившиеся из-под тоненькой шали прядки темных волос, несмотря на мороз, от быстрого бега взмокли, и теперь, стоило девушке остановиться, стали застывать, превращаясь в хрустальные ледяные нити. Будь ситуация менее мрачной, милую девушку можно было бы принять за снегурочку, но рябому милиционеру и самой девушке было теперь не до сказок.
– Что ж это вы так неосторожненько, гражданочка! – не преминул проявить вмененную его должности суровость участковый. – Врагов вокруг видимо-невидимо! А у вас никакой бдительности! Удостоверениями госучреждений разбрасываетесь!
– Так я ж не у кого попало забыла, у милиционера… – оправдывалась свидетельница, с ужасом ощущающая, как истекают последние минуты отведенного на ее долю терпения редактора «Макиза».
По счастью, и сам страж порядка замерз и хотел поскорее вернуться в отделение, чтобы там уж по всем правилам, как его учили, составить протокол. По протоколам у него всегда было «отл.».
– Попрошу, гражданка Тенишева Ирина Николаевна, удостоверений больше не терять! Чревато!
Чем чревато, милиционер объяснить то ли не смог, то ли не хотел. Протянул девушке ее корочки, козырнул и пошел в противоположную сторону. Девушка, которую заглянувший в удостоверение страж порядка назвал Ириной Николаевной, попыталась снова бежать к Петровскому бульвару, да сил бежать уже не было.
Она шла, силясь понять, обозналась ли или и вправду сегодня утром видела женщину, которую теперь увозила «Скорая помощь». Но вдруг заметила, что не одна она провожает взглядом карету. От церковки на другой стороне переулка отделилась женская тень. Саму женщину Ирина не разглядела. Заметила лишь котиковое манто таинственной наблюдательницы и ощутила не успевший раствориться в морозном воздухе аромат ее духов. Ирине показалось, что она сегодня уже пыталась уловить этот терпкий, смешавшийся со стылым ветром, запах.
Чуть усмехнувшись, женщина прошла мимо вместившегося между церковью и домом дровяного сарая и скрылась в ближайшем подъезде.
– Показалось, – пробормотала Ирина. – Здешняя жительница домой шла, да на странную сцену загляделась. Чужое горе всегда манит… А мне уж всюду тайны и убийцы мерещатся.
Но дойдя до того самого места на Петровском бульваре, где несколькими минутами ранее вспомнила про забытое у милиционера удостоверение, девушка снова замерла. И, что-то вспомнив, воскликнула:
– Не может быть! Так не бывает!
Остановилась, обернулась, словно надеясь там, позади, увидеть некую разгадку вдруг обнаруженной ею тайны. Но позади был только темный и глухой Крапивенский переулок, а впереди звенящий трамваями, заполненный спешащими домой с работы пешеходами Петровский бульвар.
Не находя в пространстве этих стылых улиц ни подтверждения, ни опровержения чему-то ею замеченному или понятому, девушка еще раз проговорила:
– Так не бывает!
И будто в полусне побрела в сторону Цветного бульвара.
2. Профессия – легендатор
(Марк Тибериус. 117 год н.э. Рим)
Сморщившийся от жары и тошноты человек средних лет с мешками под глазами и легкой проплешиной на затылке смотрит из окна паланкина на идущих по улице рабов. И прислушивается к собственному желудку – не случится ли беда.
Небогатый, всего на четырех рабов-носильщиков, обтянутый простой тканью наемный паланкин нещадно качает. Это не с консулом в обитом подушками и выстланном коврами паланкине на десятерых носчиков плавно двигаться по римским улицам. В простом растрясет так, что ничего не захочешь.
Пешком, если б не нынешняя жара, дойти до Большого цирка было бы проще, не так уж далеко. А с такой тряской вся только что съеденная цена - полуденная трапеза – на истершемся коврике этого паланкина, того и гляди, окажется. И съел он сегодня не так много. Несколько глотков мусульма - вина с медом, кусок жареного кабана да фаршированные финики, но от такой тряски все проглоченное наружу рвется.
Стареет он, что ли. Бедняцкий пулмент - пшеничная каша – или похлебка из чечевицы куда как животу его приятнее, чем все эти языки фламинго или свиное вымя с морскими ежами, которые подают на бесконечных пирах в триклиниях - обеденных залах, где он вынужден бывать по долгу службы. По долгу службы и трясется он теперь по запруженным людьми и тележками улицам Рима, ибо долг его службы быть ближе к народу.
Снова поморщившись от неприятных ощущений в животе, человек чуть отодвигает давно не стиранную занавеску. За окном паланкина шумит всегда неспокойная торговая Этрусская улица.